| · 100 лет со дня рождения Бруно Понтекорво (1913-1993гг) | ||||
 |
||||
Из года в год 16 июня в итальянском
городе Пиза начинаются торжества, посвящённые святому Раньери, покровителю
города. И длятся они чуть ли не две недели,
а в последнее воскресенье месяца жители южных и северных районов города,
облачённые в средневековые одежды, собираются по разные стороны от моста
Понте де Меццо, чтобы по традиции помериться силой. У Бруно было безоблачное детство.
Он вырос в большой обеспеченной семье. Их было пять братьев и три сестры:
Гвидо (будущий микробиолог), Паоло (будущий инженер), Джулиана, Бруно
(будущий физик), Джилло (будущий режиссёр документального кино, самая
известная лента - «Битва за Алжир»), Лаура, Анна (учительница), Джованни. Cтрастью Бруно был теннис. Он мог стать чемпионом Италии. Но родители сказали:
учись. И Бруно поступил в Пизанский университет на инженерный факультет.
На втором курсе понял, что ненавидит черчение. Старший брат Гвидо (по
определению отца — самый умный) посоветовал: «Хочешь заниматься физикой?
Езжай в Рим, к Разетти и Ферми!».
И Бруно поехал в Рим. Он окончил
Римский университет и через год попал в группу Ферми — последнего
физика-универсала XX века, очень простого человека, с одной оговоркой,
пишет о нём Бруно: он был гений. Только что была открыта искусственная
радиоактивность, и «парни с улицы Панисперна», как окрестили их газетчики,
насыщали нейтронами атомные ядра, получая всё новые и новые изотопы
уже известных химических элементов. Для Бруно это был путь от большого
тенниса к большой науке. Он подключился к группе Ферми в конце лета
1934 года, а уже в октябре был открыт эффект замедления нейтронов, практическое
значение которого стало ясно через пять лет, когда был открыт доступ
к внутриядерной энергии. Авторы открытия оформили патент, а Бруно получил
премию от министерства образования и, по совету Ферми, отправился стажироваться
в Париж к Жолио-Кюри. Весной 1936 года он прибыл
в Париж. Город был наэлектризован политическими страстями: после убийства
министра иностранных дел Барту к власти пришёл Народный фронт, а в июне
1936-го началась гражданская война в Испании. Бруно знакомится с итальянскими
политэмигрантами и вступает в подпольную коммунистическую партию Италии.
Но на первом месте у него
по-прежнему наука, на втором — спорт, на третьем — личная жизнь. Раскроем
скобки: в Париже Бруно влюбился. «Эка невидаль!»
- скажет искушённый читатель. Точно. Такое случалось с Бруно везде.
Если девушка ему нравилась, он краснел, остальное происходило само собой.
Французский биограф и популяризатор науки Пьер Лятиль пишет: «Это был
самый блестящий, самый элегантный, самый утончённый юноша из видного
пизанского семейства, неотразимый покоритель женских сердец». Лаура
Ферми: «Бруно был необычайно красив». В Париже Бруно встретил девушку,
которая стала его женой. Это была красивая пара. Он был молодой перспективный
физик, его звали Бруно, он стажировался в лаборатории Жолио, занимался
ядерными изомерами, она была студентка Сорбонны, её звали Марианна Нордблом
(«Северный цветок»), она изучала французскую литературу. Он приехал
с севера Италии, она — с юга Швеции. Им было о чём рассказать друг другу.
Бруно собирался в Париж на
год, а остался на четыре. Да и некуда было возвращаться: осенью 1938
года Муссолини ввёл дискриминационные законы против евреев, хотя долго
сопротивлялся этому, говоря, что не знает, чем евреи отличаются от итальянцев.
Да и группа Ферми к тому времени распалась. В январе 1937-го неожиданно
умер сенатор Корбино, которому — ему и Ферми — итальянская физика обязана
своим десятилетием взлёта. При невыясненных обстоятельствах исчез физик-теоретик
Майорана, чей интеллект Ферми нередко ставил выше своего. Уехал в США
Сегре, в Канаду перебрался Разетти. Да и сам Ферми в конце 1938-го тихо,
не хлопая дверью, покинул Италию. Остался один Амальди, который сумел
сохранить то, что осталось от итальянской физики. Ферми собирал в Америке новую
группу и звал к себе. Но Бруно успел почувствовать вкус к самостоятельной
работе, и в Америку не торопился. И только когда пришли немцы, Бруно
сел на велосипед и, уходя от немецких танков, помчался на юг Франции,
где его ждали жена Марианна и сын Джиль. А оттуда, через Испанию и Португалию,
— в США. В июне 1940 года семья Понтекорво ступила на американский континент.
Бруно устроился в нефтяную компанию. И тут же изобрёл нейтронный каротаж
— метод обнаружения нефти с помощью нейтронов. В 1943 году семья Понтекорво
перебирается в Канаду, где Бруно руководит строительством ядерного реактора.
В 1946-м он опубликовал работу,
определившую главное направление его научных исследований: он придумал
радиохимический метод регистрации солнечных нейтрино. До этого считалось,
что регистрация нейтрино — задача будущих поколений, и никто над этим
серьёзно не думал. Бруно был первым. Эксперимент представлялся ему всё
более реальным, и он продолжал обдумывать детали. Он встретился с Ферми.
Итог их разговора оказался для Бруно неутешительным. Поддержки он не
получил. Бруно был романтик, Ферми — прагматик. Дон Кихот, с сожалением
пишет Понтекорво в своей «Una Nota Autobiografika», не был идеалом Ферми… Однако последователи у Бруно
нашлись. Раймонд Дэвис младший, химик по образованию, использовал метод
Понтекорво и экспериментально показал, что если нейтрино действительно
существуют, то этот метод сработает. Много позже, уже в 70-х, ему удалось
их зарегистрировать. …В 1948 году Бруно получил
британское гражданство, а в начале 1949-го (к тому времени у него уже
было трое сыновей) переехал в Харуэлл. Казалось, время скитаний закончилось.
Пора бросить якорь. Но через год всё круто изменилось. В начале 1950-го
был арестован и осуждён на 14 лет за «атомный» шпионаж сотрудник ядерного
центра в Харуэлле, известный физик, участник манхэттенского проекта
Клаус Фукс. Бруно почувствовал, что над ним нависла
угроза… Дальше — как в шпионских романах, но у нас другой жанр, поэтому скажем
просто, что после отпуска, проведённого в Италии, Бруно с семьёй
полетел в Швецию, где жили родители Марианны, оттуда, не заходя к родителям,
сразу в Финляндию, а там, на двух машинах с дипломатическими номерами
они пересекли границу Финляндия–СССР, и за ними закрылся железный
занавес. Через много лет Бруно встретил Фукса на семинаре в Дубне. С.
С. Герштейн, сидевший рядом с ним, заметил, что Бруно был сильно взволнован.
Он как будто примерял судьбу Клауса Фукса на себя… Внезапное исчезновение Понтекорво
с семьёй вызвало переполох на Западе. В британском парламенте состоялись
дебаты на эту тему. Британские спецслужбы поспешили заверить общественность,
что Бруно Понтекорво занимался в основном космическими лучами и очень
мало имел дело с секретными документами. Друзья и коллеги терялись в
догадках. Ярко и эмоционально повествует об этом Лаура Ферми: «Трудно
было вообразить себе, настолько это казалось невероятным, что Понтекорво
решился бежать в Россию с женой и тремя детьми… В
одном из газетных сообщений говорилось, что отец Понтекорво утверждает,
что ему ровно ничего не известно о бегстве сына, и высказывает предположение,
что Бруно в положенный срок вернётся в Англию. Сначала и мы с Энрико
склонны были разделять мнение отца Бруно. Наверно, он просто забрался
куда-нибудь в глушь в Скандинавии и бегает себе на лыжах, и как только
до него дойдёт, какой тут из-за него шум поднялся, он сразу примчится».
Побег Понтекорво оставил след
в мировой литературе: он подсказал Агате Кристи сюжет детективного романа
«Место назначения неизвестно». О мотивах же самого побега спорят до
сих пор. Младший брат Джилло объяснял так: «Бруно верил, что коммунизм
может создать нового человека — лучшего, чем были ранее, и лучшего,
чем есть сейчас… У него была страстная вера в Советский Союз… Я помню, была
передача, в которой звучали колокола Кремля; Бруно всегда подходил к
приёмнику, специально чтобы послушать кремлёвские куранты. Это были
звуки его мечты…». А вот что говорил сам Бруно: «Я эмигрировал
в СССР и как учёный, и как «товарищ», по идейным соображениям.
Я знал, что в Советском Союзе были все возможности для работы исследователя-ядерщика,
ощущал весь накал «холодной войны» и как специалист
встал на сторону СССР. Это был мой выбор, на который я имел полное
право и о котором никогда не сожалел и не сожалею. Россия стала моей
второй Родиной, я обрёл чистых и искренних друзей, товарищей по работе,
творчеству, изысканиям в сфере приложения моих знаний. Конечно, в СССР
меня охраняли, но это было формально. О каком шпионаже могла идти речь,
если я жил в Советском Союзе, отдавал ему все свои знания, был наравне
с другими ведущими учёными в СССР? Оправдываться мне не в чем. Я жил
всегда по совести и открыто. Вот и весь мой «шпионаж»…» Появление Бруно в маленькой
секретной лаборатории, в медвежьем углу в ста с лишним километрах от
Москвы, носившей название Гидротехнической (ГТЛ), осенью 1950 года произвело
не менее сильное впечатление. Для советских людей иностранец был тогда
человеком из другого мира. А тут — красивый, доброжелательный, элегантный
мужчина с хорошими манерами, известный физик, ученик Ферми… сильнее
было бы только появление самого Ферми! В обстановке строжайшей секретности
Понтекорво оказался персоной ещё более засекреченной. Была установлена
форма обращения к нему: «Профессор» — и только так; читательский формуляр
в библиотеке под номером 96 пять лет оставался без фамилии, её вписали
после того, как Понтекорво рассекретили. Старший сын в школе подписывал
тетрадки просто «Джиль». Наконец, у Бруно было два личных охранника,
которые не подчинялись директору лаборатории. О нейтрино на время пришлось
забыть. В этом медвежьем углу работал самый крупный в мире (в то время)
ускоритель протонов. Исследования носили засекреченный характер, но,
как говорится, «теперь об этом можно рассказать». Марчелло Мастроянни называл
русских трагическими итальянцами (а итальянцев — комической версией
русских). Может быть, поэтому в России Бруно прижился быстро и хорошо.
Но особенно хорошо он чувствовал себя в Грузии. Южный климат, южный
темперамент, люди, которые знают, что такое хороший сыр и настоящее
вино… Русский язык пришлось учить
с нуля. Со временем Бруно глубоко вник в его особенности, но говорил
всегда с сильным акцентом. Однажды это сыграло с ним шутку известного
рода. Вынырнув из воды на берегу Чёрного моря, он увидел направленный
на него автомат пограничника. На вопрос, кто он такой, этот человек
с нерусским лицом и в гидрокостюме «Калипсо» ответил, что он «зведский
академик Понтекорво». Дальнейшее нетрудно себе представить. Сутки академик
Понтекорво провёл на баланде. Кстати, на своём родном итальянском языке
он тоже говорил с акцентом. С превосходным тосканским акцентом. 18 лет он прожил в Пизе, 6
— в Риме, 4 года в Париже, 2 года провёл в штате Оклахома, 6 лет — в
Канаде, года полтора — в Англии. Он мог переезжать из одной страны в
другую. Теперь он мог путешествовать только по одной стране. Зато какой!
Одних часовых поясов 9 штук! А сколько климатических зон! Он ходил в
походы, и ему покровительствовал святой Раньери, покровитель Пизы и
всех путешествующих. Группа физиков из Дубны и Москвы совершала турпоход
по приграничным районам Приморского края (на что имелось специальное
разрешение). Узнав, что среди них есть известный советский академик
Понтекорво, начальник погранзаставы попросил его прочитать для пограничников
лекцию по физике. Что Бруно Максимович и сделал — и получил удостоверение
«Почётный пограничник СССР». На инспекторов ГАИ этот документ производил
сильное впечатление. Они вытягивались в струнку и брали под козырёк:
езжай дальше, дорогой товарищ! К Понтекорво пытались обращаться
по имени-отчеству. Он возражал: зовите меня Бруно! Но отчество ему всё-таки
дали. Так он стал Бруно Максимович. Как будто роднее и ближе. Как будто
надел русские валенки. Один раз этот элегантный человек действительно
надел валенки: грянули такие морозы, что не в чем было выйти на
работу. Они ему совершенно не шли! В 1955 году Понтекорво «рассекретили».
Теперь он мог ездить в страны социализма. Он был в ГДР, посетил Китай,
радовался успехам коллективного труда. После образования международного
института в Дубне он вернулся к проблемам нейтрино, но это уже была
«физика на расстоянии». Он мог высказывать гипотезы, предположения.
В 1957 году он предложил и впоследствии развил идею осцилляций нейтрино.
В 1959 году он выдвинул гипотезу о двух видах нейтрино: электронного
и мюонного. Его гипотезы проверяли другие. Он оказался в роли экспериментатора
без экспериментальных установок, теоретиком поневоле. К реакторам его
не допускали, после того, как он отказался участвовать в советской атомной
программе. С хлор-аргоновым методом и регистрацией солнечных нейтрино тоже
оказалось не всё просто. Раймонд Дэвис несколько лет ждал их в заброшенной
шахте на глубине полутора километров под землёй, а когда дождался, поток
солнечных нейтрино оказался в несколько раз меньше, чем ожидалось согласно
устоявшейся теории ядерных процессов. У Понтекорво уже было готово объяснение:
часть электронных нейтрино по пути к Земле превращается в
мюонные, на которые хлор-аргоновая установка не реагирует. Л. Ледерман, М. Шварц и Дж.
Штайнбергер, экспериментально подтвердившие существование двух типов
нейтрино, в 1988 году получили Нобелевскую премию. Ф. Рейнс, вместе
с К. Коэном детектировавший антинейтрино, получил Нобелевскую премию
в 1995-м, Р. Дэвис, за солнечные нейтрино, — в 2002-м. Награды Понтекорво
были скромнее. После получения медали Этвеша за работы по нейтрино кто-то
из журналистов спросил Понтекорво, будет ли когда-нибудь нейтрино
приносить пользу. Он возразил: «Почему будет? Некоторым оно уже приносит
пользу!». О чувстве юмора Бруно Понтекорво
можно говорить долго. Пришлось бы поднять добрую четверть дубненского
фольклора. Заметную часть этой четверти занимают розыгрыши Понтекорво.
Вот самый научный его розыгрыш. Бруно Максимович объявляет о семинаре.
Тема — открытие новой частицы. Собирается публика. Бруно рассказывает,
демонстрирует слайды, комментирует их, отвечает на вопросы. И на последнем
слайде — крупными буквами: «С 1 апреля, дорогие товарищи!». Никто не
обратил внимание на дату семинара… В нём было сильно игровое
начало. Вспомним, как молодой Бруно уходил на велосипеде от немецких
танков. Велосипедом, как и теннисной ракеткой, он владел в совершенстве.
Он мог ездить, не держась за руль. Собственно, он так и делал, потому
что руки у него были заняты — он держал в руках раскрытую книгу и на
ходу её читал. Это производило впечатление… По советским меркам Понтекорво
жил неплохо. Коттедж в Дубне, пятикомнатная квартира в Москве на улице
Горького (ныне Тверской). Постоянные поездки из Москвы в Дубну и обратно,
отсюда безостановочный поезд Москва-Дубна (Бруно продолжал работать
в дороге). С 1958 года — членкор, с 1964-го — академик. Ордена, медали,
почётные звания. Но… …Он снова приехал в Италию
в 1978 году, на юбилей Эдоардо Амальди, с которым когда-то делал свои
первые опыты с нейтронами. В Италию, в которой не был 28 лет. В «Автобиографии»
Бруно пишет: «…К моему стыду, я впервые, в возрасте 65 лет, был поражён
прелестью маленьких итальянских городов, которые, как и тройку великих
(Венецию, Флоренцию, Рим), я вновь посетил: Пизу, Лукку, Сиену, Сан-Джиминьяно,
Урбино, Губбио, Ассизи, Монтепульчано, Орвието, Сованну…». Его приезд стал сенсацией.
Газеты писали, что в Советском Союзе он сменил фамилию, и теперь он
не Бруно Понтекорво, а Бруно Максимович. Джилло вспоминал: «Я встретил
Бруно в аэропорту. Казалось, он хочет обнять всех... Полиция и журналисты
досаждали… Наконец, мы остались вдвоём и поехали на встречу родственников,
в один уютный ресторанчик около Рима. Все братья очень хорошо встретили
его, ведь из всех братьев он был самым любимым…». С этого времени он стал приезжать
в Италию почти каждый год и каждый раз возвращался в Дубну. Он много
дал Дубне. Дубна дала ему меньше. Однажды он с огорчением заметил: «Я
поглупел!» Он был одним из апостолов Ферми, отправившимся проповедовать
на восток. Он был посланник европейской культуры. Вместе с ним в Дубне
появились теннисные корты. Он пропагандировал подводное плавание, одним
из первых встал на водные лыжи. Он много дал своим ученикам и коллегам.
Он инициировал безостановочный поезд Москва-Дубна — мелочь, конечно,
но она нам тоже дорога. В 1993 году, когда он был на лечении в Италии,
появились слухи о том, что на этот раз он не вернётся. Однако он вернулся
и отметил в Дубне своё 80-летие. Это было в
августе. А через месяц его не стало. Бруно Максимович никогда не
сожалел о сделанном им выборе. Во всяком случае, не делал этого публично.
Но взгляды его со временем менялись. Он увидел новую общественно-политическую
систему изнутри, узнал её недостатки. Долгое время находил для них оправдания.
Первым сильным разочарованием для Понтекорво стал ввод войск
стран Варшавского договора в Чехословакию в 1968 году. Бруно
симпатизировал деятелям Пражской весны, надеялся, что им удастся исправить
недостатки системы и построить, как тогда говорили, социализм с человеческим
лицом. Перестройка и крушение мировой системы социализма завершили эволюцию
его взглядов. Но в главном Бруно Понтекорво остался верен себе: «Социализм
потерпел неудачу, но требование справедливости в мире остаётся». Александр Расторгуев (Дубна. ОИЯИ) |
