| Ю. Миронов Живая вода – звон весенней капели.Второй постулат Юмера. Поначалу я хотел назвать эти заметки иначе: "Вода, которую мы пьем" или совсем просто - "Про воду". Сделать так мне хотелось, чтобы как-то обозначилась их связь с ключевыми словами "экология", "безопасность", "жизнь" и с предыдущими публикациями "про воздух и землю": "Воздух, которым мы дышим", "Чтобы джанáба не заполонила Землю". Однако по мере того, как складывалось содержание заметок, первое название стало казаться мне не очень хорошим – излишне "узким", специальным. Применительно к городской жизни, для кого-то оно могло оказаться и вовсе дезориентирующим. Можно было подумать, что в заметках, названных так, пойдет скучноватый, "оцифрованный" разговор о воде, льющейся из водопроводного крана. От названия "Про воду" пришлось тоже отказаться. Соотнесенное с содержанием заметок оно оказалось, напротив, чрезмерно "широким". Уместным, например, для научно-популярной монографии, типа той, которую написал академик И.В.Петрянов-Соколов, назвав ее "Самое необыкновенное вещество в мире" (М. Педагогика, 1975) или для книжки К.С. Лосева "Вода" (Л. Гидрометеоиздат, 1989), но отнюдь не для заметок экологического свойства - о неразрывных связях всего живого с водой, включая Homo sapiensа, рыб и…вóрона.Homo sapiens. Говоря о человеке, как таковом, один из авторов последнего времени утверждает, что "в воде растворено наше прошлое, настоящее и (даже – Ю.М.) будущее". Вопреки некоторой парадоксальности утверждения этот автор не так уж и не прав, если иметь в виду онтогенетическую сторону человеческой жизни. Вóрон, Corvus corax. Населяет леса и долины рек. Среди прочего поедает рыбу и различных беспозвоночных. Задумчивое, негромкое "кру, кру" этой немногочисленной птицы, отличающееся от повсеместного, хриплого "карр" обычной серой вороны, иногда случается слышать, когда ближе к вечеру идешь по Орловой Роще, с работы, из ПИЯФ. В вечереющем небе виден тогда силуэт вóрона, неторопливо летящего над вершинами деревьев со стороны р. Ижоры, протекающей неподалеку. "Приговаривание " вóрона сопровождало меня много лет и на северной лесной реке, которую я посещал, чтобы ловить хариусов, пока молния не ударила и не сожгла околобережную, полузасохшую, с обломанной вершиной сосну с его гнездом. Вода… Только на эсперанто фонемы lirli = журчать ономатопоэтичнски превосходно передают универсальное звучание переливающейся воды. Ее чистое журчание в лесном ручье занимало меня издавна. Как и, конкретно, в реке Колпь, собирающей своими притоками воду из лесов и болот вологодского Белозерья. В то давнее время интерес к завораживающему журчанию водяных струй, и к рыбам, в них обитающим, едва не закончился трагически для моей, только что начинавшейся тогда детской жизни. С годами этот интерес не угас, а продолжается, во многом определяя доминанты и сегодняшней моей, в общем, довольно заурядной жизни. Не знаю, хорошее или неприличное по их обыкновению предложат психоаналитики толкование такому интересу и увлечению, но оно есть, я его не скрываю. Вода, текущая быстро, в бликах солнечного света, переполненная синевой просторного весеннего неба и оживляемая всплесками идущей на нерест рыбы, радующейся, также как и ты, жизни и новой весне, что может быть лучше и интереснее? Или, когда бредешь в просвеченных солнцем потоках воды, по берегу реки, залитому весенним яроводьем, а легкие ласковые движения прядей-ветвей знакомых, высоких, и все еще молодых берез, стоящих в первой зелени невдалеке, приветствуют тебя, как и год назад, под порывами пьянящего свежестью ветра? Начинается все это с зачаровывающего взгляд, зовущего в гибельную даль розовато-сиреневого полусвета, дымки оживающих прибрежных зарослей ольхи. Цвет распускающихся ольховых соцветий – сережек сродни редкому, открытому совсем недавно в Прибайкалье чароиту – самоцветному минералу, так нравящемуся красивым женщинам. Позднее часть своего колдовства ольшаники передают серебряной "капели" цветущих ив и разливающейся весенней воде. Будет все: и светлая зелень полураспустившихся почек прибрежной, дикой смородины; разливающаяся повсюду живая вода; урчание лягушек, Rana temporaria, Rana terrestris, которым пришла пора позаботиться о потомстве, их парные плавания по едва согретому солнцем, прозрачному мелководью залитых луговин; золотые ковры куртин калужниц в бесчисленных полоях, с пересвистом и суетливой беготней по берегам кем-то потревоженных куликов–перевозчиков, с резкими "вскриками" взлетающих кроншнепов, кажущимися такими крупными вблизи. Обилие весенней воды не представить без уток: кряквы, шилохвости и уток помельче – свиязи и чирковых. Обычная картина – крупный селезень кряквы, в блестящем атласном пере, переливающемся изумрудом, с лёта плюхается на середину полоя и ну "юлить" – резво плавать то влево, то вправо, при этом неистово крякая, "во все горло". Словом, "гонит волну" по воде полоя, зазывая подруг. Волны бегут, качают заросли калужниц, а селезень своим громким, отчетливым кряканьем объявляет всем: "Вот, я здесь! Красивый, полный весеннего задора и неудержимого азарта." Кажется и для меня, увлечение вечной весной не проходит бесследно. Даже post festum сбивает с толку, уводит от темы. Но только ли меня? Не от захватывающих ли своей живостью картин весенней жизни появился, как появлялись по моде своего времени (галантной и гривуазной одновременно) павильоны в других "водных" местах, павильон Венеры на Белом озере Гатчинского парка? Белое сообщается с родниковым Серебряным озером, которое издавна поило водой обитателей Гатчинского дворца, посетителей павильона. Серебряное и сегодня продолжает вносить свою лепту в водоснабжение жителей разросшейся, 80-тысячной Гатчины. Когда обилие наберéжной весенней воды начинает спадать, на местах посуше "выстреливаются" розовые головки, тоже любящего воду, но по-своему, змеиного гореца. Самые первые, почувствовавшие солнечное тепло. На них, поднятых на полметра, а то и повыше, от еще сыроватой и холодной земли, любят устраиваться шмели. Шмели полусонные, только еще просыпающиеся, похудевшие за время зимнего оцепенения, но все равно тяжелые и потому головки-соцветия гореца и в безветрие покачиваются то в одну, то в другую сторону, смотря с какого бока на них располагаются шмели. Соцветия змеиного гореца, растения целебного, которое и "кровь останавливает и раны заживляет", похожи, хотя и "не того калибра", на ершики из омедненной проволоки, которыми охотники, навинтив их на шомпол, чистят "чоки", "получоки" и редкие ныне "цилиндры" стволов своих ружей от порохового нагара после конца весенних утиных охот: "на селезней с подсадной" или с "чучалками", т.е. с полуприрученной дикой уткой или с утиными чучелами, которыми подманивают селезней. Я еще ничего не сказал о "речных", как я их называю, глухарях. Глухарь крупная (вес до 6 кг) и красивая птица – потаенный обитатель моховых болот и наших северных лесов. Некоторые глухари (отнюдь не робкие глухарки и не те, стреляные мошники которые загодя, едва обозначится рассвет, покидают места токования (на краю болота или в укромном, давно облюбованном "стариками" участке леса), глухари еще не заматеревшие, в которых, как мне поначалу казалось, не истребился интерес к новизне или доля любопытства, свойственная молодым птицам, вылетают на берег весенней реки, и при свете дня пролетают некоторое расстояние вдоль нее, а затем круто сворачивают и скрываются в прибрежном лесу. Такое необычное поведение осторожных птиц не раз наблюдал я на лесной реке, на которой ранней весной (и в отпускное время позднее) провожу лучшие часы своей жизни. Не сразу я догадался о причинах таких пролетов. Мне казалось, что птиц, как и меня, не оставляет равнодушными яркая жизнь воды весенней реки. Что эти пролеты выявляют неразрывную связь (а на деле так и есть) всех "элементарных частиц" царства Берендея: клюквенных чистых болот, не вырубленных лесов и реки со всеми ее обитателями, воду которой леса и болота из года в год охраняют и берегут. Догадаться о причине необычного поведения глухарей мне помогло то обстоятельство, что наблюдать пролеты мне случалось всегда на одном и том же участке реки, там, где обширный сосновый бор (на крутом, с песчаной осыпью, берегу) вплотную придвинут к реке. Река ежегодно весной промывает эту осыпь, оставляя у берега дресву и мелкую гальку. В межень, т.е. когда вода спадает, около берега всегда образуется небольшой островок. По осени с него удобно запускать снасть для ловли налимов. При этом я иной раз спугивал глухарей, задерживавшихся на островке дольше обычного. В зимнее время (иногда говорят, глухозимье), когда все укрыто глубокими снегами, глухари питаются сосновой хвоей. Чтобы ее перетирать, они осенью заглатывают мелкие камешки - жерновки. Так вот, если зима затянувшаяся, а после нее талая вода, залившая клюквенные болота глубока, глухари против обычного долго "сидят на хвойной диете" и жерновки в их зобу истираются. То ли по этой причине, то ли потому, что по неопытности осенью были заглочены камешки не того качества или в малом количестве, это вынуждает осторожного глухаря вылетать к реке, чтобы пополнить жизненно необходимый, "мельничный припас". В большую воду, когда островок залит, возможности "подкормиться" камешками у вылетевшей из бора птицы нет. На крутой же осыпи тяжелому глухарю и минуты не усидеть, и он вынужден лететь ( примерно полкилометра или немного больше) вверх по течению реки, до следующего подходящего места. Там в межень тоже образуется отмель с мелкой галькой, а сосновый бор подступает к реке. Но половодье и здесь мешает птице, и обескураженному глухарю не остается ничего другого, как возвратиться в лес. Лететь дальше бесполезно – подходящих мест на много километров вверх по течению нет, а пытаться искать галечники вниз по реке небезопасно, т.к. места там обжитые и часто посещаемые людьми всякого сорта (не исключая и браконьеров, для которых глухарь вожделенная добыча в любое время года). "Речным" поведением, как я мог заметить, чаще отличаются "малоопытные по-жизни", относительно молодые глухари, отличительный признак которых – узкая белая полоска на концах перьев в черном веере хвоста. Хоть сказано уже немало, но еще многое и многое другое дает возможность увидеть и почувствовать весенняя живая вода. Упоминание о змеином гореце, который "кровь останавливает и раны заживляет", подводит к тому, чтобы вспомнить о "мертвой" воде. Вот, я написал в кавычках - "мертвая" вода. Это потому, что на самом деле она не мертвая. Наоборот, помогает человеку сохранить здоровье, способствует заживлению ран, а если кто и "умирает" от "мертвой" воды, так только, говоря "по-научному", стрептококки, стафилококки – болезнетворные микробы, микрофлора ран. В сказке за мертвой водой летит вóрон. Промытые такой водой раны Ивана-царевича заживают. Фольклор – отражение реального опыта народа. Так куда же летал вóрон? Летать далеко, если говорить о берендеевом царстве, ему вовсе незачем. Не знаю, замечали ли вы, будучи по-преимуществу, как я полагаю, городскими жителями, отправляясь осенью собирать клюкву, что на сфагновых болотах в мочажинах, т.е. небольших понижениях, заполненных водой, она, эта вода всегда чистая, без мелкой живности и признаков застойности? Этим она обязана мху, сфагнуму. Растению по-своему уникальному. Ему присуща исключительно сильная бактерицидность. Частью которой он "делится" с водой. Жители русского Севера и прилежащих областей давно научились использовать это свойство сфагнумов, разновидностей которых немало – около сорока. Деревянные дома традиционной постройки там рубятся, т.е. строятся всегда с использованием сфагнума (в качестве конопатного материала, изредка добавляя к нему немного пакли, если есть возможность таковую "достать"). Мне случилось как-то помогать класть сруб такого дома. Так вот, положив очередной венец сруба, сверху по нему выкладывают ровную дорожку из смоченного водой сфагнума, располагая стебли мха поперек. Затем кладется следующий венец. Краями пазов, сделанных в его бревнах, дорожка прижимается и т.д. При такой технологии в заново построенном доме надолго сохраняется свежесть воздуха и непередаваемый, целебный запах сфагнума. Не по причине ли особых свойств сфагнума, в небольшой лесной деревне, в которой я бываю в последние годы, стоящей в сосновом бору, в окружении ближних и дальних сфагновых болот, дома в которой построены по "сфагновой технологии", а в колодцах вкусная и чистая вода, немало долгожителей – женщин и мужчин за 85-90 лет. Мне можно возразить, что значение для долгожительства имеет удаленность от людской скученности и круговерти больших (да и небольших тоже) городов, уединенность и малолюдство. Мол, не зря же отшельники, пустынножители, обитатели скитов уходили от суеты городов и поселений на новые места, и отличались там долголетием. С этим я соглашусь, но добавлю, что всегда около тех мест оказывались впоследствии или находились источники, особо ценимые, с непростой, целебной, святой водой. Вспомним географически близкое. Как с "сиверов" в прошлом уходили староверы в поисках Беловодья – местности, обильной чистыми водами, в надежде найти там спокойное и здоровое жительство. Или другое по времени - Введенско-Оятскую возрождающуюся обитель. Почти рядом с рыболовно-спортивной второй (первая на р.Нарова) базой ПИЯФ на р.Ояти, притоке межозерной Свири, соединяющей Онежское и Ладожское озера. Неподалеку от возрождающегося монастыря есть святой источник. Обладающий значительной целительной силой. Мне довелось пить воду из него. |