| ( к 80-летию со дня рождения) Корр.: Александр Григорьевич, в связи с Вашим юбилеем не могу не напомнить нашим читателям основные вехи Вашего жизненного пути.Родившись на заре Советской власти, (в1923 г.) Вы, восемнадцатилетним молодым человеком, встретили испытания в Великой отечественной войне, потом мирные дни, учеба, работа военным врачом, затем научная работа и вот последние сорок лет Вы связали свою судьбу с Академией наук, с Петербургским институтом ядерной физики. Как видите, при желании, большая жизнь укладывается всего в несколько строчек биографии. А ведь за каждой строкой стоит целая череда событий, удач и неудач, радость открытий и человеческие печали. Что Вам вспоминается в эти юбилейные дни? Какой этап Вашей творческой биографии Вам особенно дорог ?А.Г.: .Да, Вы совершенно правы: очевидно, каждый человек периодически оглядывается назад, анализирует прожитое, если надеется, что ему еще сколько-то лет отпущено, то думает и о будущем. Да, о нем невозможно не думать, так уж устроен человек. В моей жизни средняя школа сразу сменилась войной — той грозной Великой Отечественной, когда стоял вопрос о жизни нашей страны. И я, вместе с другими слушателями Военно-Медицинской Академии, куда был направлен, нес караульную службу в блокадном Ленинграде, разгружал поезда с ранеными, помогал сортировать их и т.п. Было и холодно, и голодно, но после ночных дежурств мы шли в учебные аудитории осваивать азы медицинской науки. А напряжения это требовало немалого: фронту требовались врачи, и нас готовили к этой профессии ускоренно — всего за 3 года. Город бомбили, обстреливали, мы теряли погибших друзей, но выполняли свой долг. Многие (и я в их числе) получили свою дорогую награду, медаль "3a оборону Ленинграда".Корр.: Как сказалась профессия врача на Ваш переход в биологию, на интерес к научным исследованиям? А.Г.: Медицина увлекла меня, прежде всего тем, что не только лечила, но и объясняла сложные взаимоотношения органов и тканей, исследовала механизмы регуляции жизнедеятельности, проблемы приспособления к внешней среде. Словом, я был увлечен не столько болезнями, сколько сутью их. Самыми интересными были лекции знаменитых биологов: академиков Л.А. Орбели, Е. Н. Павловского, Н.Н.Аничкова.Интересу к биологическим проблемам способствовала и научная работа, к которой охотно привлекали активных учащихся. Поэтому, окончив Академию с золотой медалью, я стал адъюнктом (аспирантом) кафедры физиологии, самой близкой к проблемам биологии. После защиты диссертации стал начальником военной физиологической лаборатории в Сибири, где уже смог работать самостоятельно в привлекавшей меня области. Но наступали 50-е годы с их все нараставшей угрозой атомной войны. Корр.: Ваш приход руководителем биологической лабораторией в Гатчину в 1962 году, тогда еще в Филиал физико-технического института, обозначил новое конкретное направление, связанное с развитием одной из интересных направлений - радиобиологией. Насколько я понимаю, это были исследования в основном не для открытых публикаций. Многие достижения были секретными. И всё же, спустя годы, что Вы можете сказать о научных результатах наших радиобиологов? Применялись ли лекарственные формы, полученные у Вас в лаборатории, при экстремальных ситуациях, таких, как Чернобыльская авария? А.Г.: Важным практическим шагом Академии стало создание в новом институте (ЛИЯФ) в Гатчине такого отдела в 1962 г. Тогда я был приглашен на работу, с перспективой стать заведующим отделом. Директор ПИЯФ академик Б.П.Константинов и его заместитель Д.М.Каминкер хорошо понимали государственную важность проблемы радиационного поражения и предусмотрели сооружение специально оборудованного для биологических работ канала в реакторе ВВР-М. В ЛИЯФ появились биологи, запищали и забегали в клетках мыши, крысы, кролики и т.д. Что помогало биологам в эти первые годы? Бесспорно, важнейшее значение имели тесные контакты с физиками, общение с ними. Посещение физических семинаров, беседы и нередко довольно острые дискуссии с молодыми, но уже известными учеными, среди которых были В. М.. Лобашев, О. И. Сумбаев, В.А. Назаренко и др. способствовали возникновению новых замыслов и идей. Наиболее плодотворной из них была возникшая у биологов, абсолютно физическая по своей природе, идея, как действуют нейтроны на организм, надо его рассматривать как всякое физическое тело, имеющее определенные размеры и состоящее, в конечном счете, из атомов, по-разному взаимодействующих с нейтронами. Этот подход не возник бы в другой среде, другой научной атмосфере. Не буду вдаваться в подробности, но скажу, что работы радиобиологов ПИЯФа (далеко еще не все опубликованные) помогли уяснить особенности действия нейтронов на биологические объекты, доказали возможность ослабить действие нейтронов и продемонстрировали преимущества некоторых веществ в этом отношении, помогли в конечном итоге создание необходимой дозиметрической аппаратуры и т.д. Конечно, биологическим действием нейтронов занимались и в других лабораториях, но наиболее существенное, фундаментальное, практически - важные дали работы ПИЯФа. Недаром посетившие нас недавно американцы, с уважением разглядывали нашу установку и с интересом знакомились с нашими материалами. Из всего сказанного следует ответ на заключительную часть Вашего первого вопроса: какой этап творческой биографии мне особенно дорог, конечно, эта вторая половина моей творческой жизни — годы работы в ПИЯФ. Счастье ученого в постижении нового, неизвестного до него. Вдвойне счастлив он, когда что-то познанное им оказывается полезным, но еще больше, когда полученные тобой результаты - необходимы людям. А ведь именно годы работы в ПИЯФе - это годы проникновения в суть: действия нейтронов на организм, причины поражения организма, в возможность химической защиты живого от нейтронов, способы помочь людям при нейтронном поражении. Это касается и Чернобыля... Корр.: Александр Григорьевич, практически всю свою научную деятельность Вы вели рядом с физиками, в недрах физического института. Но говорят, что век физики на закате, а новый век будет веком открытий в биологии. Правда, последние пятьдесят лет в биологии уже отмечены интересными результатами. Достаточно вспомнить открытие двойной спирали в структуре ДНК Уотсоном и Криком, а вот достижения последнего времени: почти полная расшифровка генома человека. Как Вам видятся перспективы биологической науки в новом веке? А.Г.: Кому же, физикам или биологам предстоит дать имя начавшемуся веку? Прогнозы — дело неблагодарное. Вы, Людмила Анисимовна, сами перечислили успехи биологии за последние 50 лет, они ошеломляющие: открытие структуры ДНК, расшифровка генома человека, клонирование и т.д. Все это бесспорные невиданные достижения. Но вправе ли мы забывать, кто создал технические условия для этих и других открытий. Не физики ли? А роль компьютеров (и создавших их математиков) в этих открытиях? Конечно, достижения биологии ближе простому человеку, да и, на первый взгляд, важнее ему. Но, если быть объективным, то разве успехи в познании строения атомного ядра, достижения астрофизики и многое другое не поражает? Думается, что противопоставление одной науки другой, как говаривал один наш бывший премьер-министр - "контрпродуктивно". ..Если же думать о недалеких и с нетерпением ожидаемых практических успехах биологии, столь нужных всем нам, то, вероятно, недолго придется ждать создания новых, генетических представлений о причинах многих и многих болезней. Полагаю, что на подходе генная фармакология и др. Корр.: Есть мнение, что современные биологи просто добавляют детали к magnum opus об эволюции всего живого Дарвина. Утверждают, что главное уже сказано. Так ли это? А.Г.: Наконец о Дарвине и других первооткрывателях новой биологии. Думается, что трудно согласиться с тем, что Дарвин или Мендель уже сделали все самое важное, а нынешняя биология ничего существенно - нового дать не может. Наши великие предтечи, действительно, открыли фундаментальные законы жизни, но достаточно ли нам этих гениальных открытий? Хотим ли мы умирать от СПИДа, наслаждаясь тем, что знаем теперь фундаментальные истины:а) Земля вращается вокруг солнца, б) эволюция- результат борьбы за существование, в) как в основном наследуются признаки. Корр.: Считаете ли Вы, что наука медленно, но все же приближается к Истине? И что есть истина в биологии? Нередко, особенно в последнее время, даже среди ученых мы слышим, когда нет объяснения какому-то явлению: “ Так хотел Создатель”. О происхождении жизни на земле споры не прекращаются. Одни утверждают, что живое на Землю было занесено из других галактик, а оппоненты склонны верить в сверхестественное происхождение жизни на нашей планете. А.Г.: Здесь мы неизбежно переходим к Великому вопросу об истине - что такое научная, не бытовая, (лошади кушают овес) и не религиозная Истина!По-видимому, это очень сложные и, в конце концов, определяющие суть тех или иных явлений и феноменов. Думается, что если так рассматривать истину, то она неисчерпаема. Вероятно, всегда за одними свойствами, взаимодействиями, причинами всегда кроются другие, познать которые значит сделать еще один шаг к истине. Но последний, конечный ли он? Кажется, что поиск конечной истины — это не имеющая завершения миссия человечества и побудительная сила его развития. Познав одно, мы осознаем, что сколь бы познанное ни было важно, за ним скрыто еще что-то. Позвольте привести один пример из близкой мне области. В последние полтора десятилетия ученые шаг за шагом открывали свойства оксида азота. Это вещество, образующееся в клетке в процессе обмена, как оказалось, участвует чуть ли ни во всех процессах в организме. Кстати, создание знаменитой Виагры, (препарата, восстанавливающего некоторые процессы, необходимые для нормальной интимной жизни мужчин) не обошлось без оксида азота. Казалось бы, об оксиде азота известно, если не все, то почти все. И, тем не менее, нам удалось обнаружить дотоле неизвестную способность оксида азота повышать сопротивляемость животных клеток к таким повреждающим воздействиям, как ионизирующая радиация и ультрафиолетовое излучение. Конечно, это достижение не сравнить с эпохальными прорывами науки. Однако наши химики начинают искать возможность использовать это свойство для создания новых лекарств. Можно ли думать, что сумма всех знаний, включая наши наблюдения, исчерпывает истину об оксиде азота, его сущности? Очевидно, это лишь этап в развитии наших знаний. И мы (и, конечно, другие) будем работать, чтобы как можно глубже понять суть действия этого вещества. Корр.: Что на Ваш взгляд заставляет ученого ежедневно делать скучную работу: титровать растворы, чистить чашки Петри, возиться с мышами и т.д.? А.Г.: Пример показывает, как достигается постепенно истина, чтобы ее познать, мы будем заниматься рутинной, утомительной работой, будем трудиться, как старатели, которые промывают тонны песка, чтобы найти кристаллы золота; в нашем случае проблески знания. Здесь и ответ на заданный Вами вопрос: зачем заниматься нудной скверно оплачиваемой работой стимулом для такой работы является стремление к истине. И награда ученого, его счастье — в открытии этой Истины. Конечно, бесчеловечно эксплуатировать эту страсть ученого и платить ему за интеллектуальный и физический труд гроши. Но будем надеяться, что ненормальность такого положения, наконец, станет осознаваться, и ученый снова сможет искать Истину, а не деньги на пропитание, жилье, воспитание детей, одежду, отдых.Корр. Мне хочется повторить известное выражение: “ Ни хлебом единым жив человек”. Я часто Вас встречаю вместе с супругой Галиной Алексеевной в Филармонии на концертах. Поэтому последний вопрос нашего интервью связан с Вашими пристрастиями. Ваш любимый композитор и Ваше любимое музыкальное произведение? А.Г.: Постараюсь ответить и на Ваш последний вопрос. Я убежден, что каждый человек должен жить полной жизнью: много читать (хорошей литературы), смотреть стоящие спектакли и фильмы, живопись, скульптуру, слушать музыку, а кто этого не делает, грабит себя, лишает себя того, что создало человечество для блага человека. Особенно необходимо это ученому, цель которого — познать мир. Стараюсь, конечно, следовать этому принципу. Вы правы: особую роль здесь играет музыка, тем более что постмодернизм в искусстве приносит мало радости, на музыкальной сцене он, к счастью, редок. Кто мой любимый композитор? Ответить на этот вопрос трудно, если вообще возможно, тем более что с возрастом вкусы меняются. В 12 лет я считал, что лучше куплетов тореадора ("Кармен" Бизе) ничего быть не может. Ну, теперь: Моцарт, Бетховен, Шопен, Рахманинов, Чайковский, Малер, Шостакович (как никто другой выразивший трагизм жизни, которой мы жили). Как видите, всякая хорошая музыка хороша. Ну, если надо кого-то и что-то назвать, то я сказал бы, что трагичней Шестой симфонии Чайковского и лиричней вальсов Шопена, я, пожалуй, ничего не знаю. Благодарю Вас, глубокоуважаемая Людмила Анисимовна, и желаю Вам всего самого доброго. Корр.: Благодарю Вас за интересные и исчерпывающие ответы. Как врачу и естествоиспытателю на прощание я желаю – здоровья. Беседу вела журналист Людмила Колесникова
|