Когда закончится моя шизофрения,
И я, быть может, допишу последний стих,
То вирус ни чумы, ни малярии,
А творчества во мне вдруг станет тих.
Он не умрёт, а только затаится,
Он выберет, кого ему терзать,
неспешно в ком-то новом зародится
и будет мозг и душу пожирать.
Он расцветёт сиреневым букетом
В какой-то неприкаянной душе,
Он озарит своим особым светом,
И мир иным покажется уже.
Цвет радуги – сочней и веселее,
А пасмурность – мрачней и тяжелей,
Осенние дождливые аллеи
Быть могут моря южного милей.
Тот вирус творчества съедает беспощадно,
Он может принести большой успех,
А может вдруг предать тебя нещадно
И подтолкнуть к кончине без утех.
И если всё ж придётся нам расстаться,
Я прокричу, на сколько хватит сил,
Ведь без него так грустно оставаться:
«Спасибо!!! Что когда-то посетил…»

Там, где у поля васильки и кашка
Склоняются под тёплым ветерком,
А у лесочка клевер и ромашка
Ютятся под ореховым кустом,
Там навсегда моё осталось детство.
Меня там помнят старые дубы.
Я прижимался к ним, и в моё сердце
Вливали силушку былинные стволы.
Там, на полянках, в колокольчиках играла
В оттенках радуги жемчужная роса,
И утро щедро солнце раздавало,
И птичьи заливались голоса.
В лесочке земляника поспевала,
И алые мерцали огоньки,
А в кронах ив всё иволги кричали,
Жар-птицы, те, что жили у реки.
Они кричали резко, по-кошачьи,
И забивали звонкий птичий хор.
Их перьев, словно золото блестящих,
Мне не забыть до этих самых пор.
И вот, когда я мыслью возвращаюсь
В край детства, в тот любимый свой лесок,
Я снова чем-то светлым заряжаюсь,
Как будто пью с берёз весенний сок.

Те тайны недоступны и у Вечности в плену,
И не изменен прежний ход событий,
Выбеливает утро золотистую луну,
Пора ему, он Вечный, не убитый.